Символистские пьесы Метерлинка часто отталкивают своей многословностью, лишней в наше время трагедийностью или притчевой прямолинейностью мысли. Из последних удач на таком материале можно вспомнить разве что «Счастье» Андрея Могучего на сцене Александринского театра, где в качестве драматургии использована «Синяя птица». В Учебном театре «На Моховой» за Метерлинка неожиданно решил взяться курс артистов эстрады мастерской Бориса Уварова. Правда, пьесу-притчу «Чудо святого Антония» здесь превратили в элегантную комедию положений. Оказалось, что за сто лет с момента написания она не потеряла ни в юморе, ни в актуальности. По крайней мере, в таком исполнении
Фото — Саша Обычный.
Правда, начало спектакля не настраивает на веселое продолжение вечера. Пока зрители рассаживаются в зале, артисты с выбеленными лицами поют на латыни поминальные молитвы, а карикатурный аббат (Маргарита Гринберг) с телефона начитывает текст католических псалмов. Но, даже учитывая липовость этого обряда, становится жутковато. Здесь работает история места — в Учебном театре в последние годы часто приходилось видеть ту же самую мизансцену: по центру сцены установлен гроб, в котором лежит бездыханное тело, по бокам микрофоны, в которые вот-вот начнут делиться воспоминаниями и соболезнованиями. В спектакле все пространство еще и убрано черными венками, которые висят, стоят, валяются и просто мешаются под ногами.
Мрачная атмосфера, которая задается молитвами и пением, начинает разрушаться после последнего звонка. Хор, стоящий на ступеньках зрительного зала, вместо очередного латинского текста вдруг начинает на тот же манер петь текст песни «Незабудка» Тимы Белорусских — одного из самых популярных треков 2019 года. Зрители в зале мгновенно оживляются, начинают снимать причудливое сочетание на мобильные телефоны, моментально принимая основной закон этого спектакля. Мир, созданный режиссером, наследует эстетике сюрреализма, когда признаки двух реальностей накладываются друг на друга, несмотря на явное несовпадение: аббат и обряды явно взяты из XIX века, смартфон и «Незабудка» — пришли из XXI, персонажи своими повадками будто пародируют семейку Адамс, а образ святого Антония — списан с какой-то фрески (правда, при этом катается он на кроссовках со встроенными колесами, а его нимб — всего-навсего светодиоды).
Фото — Саша Обычный.
Открытая неестественность, нарочитая театральность (начиная от актерской игры, заканчивая работой с реквизитом и «чудесами» святого) — важнейшая часть мира этого спектакля. После отпевания «Незабудкой» гроб увозят за прозрачную завесу, где уже стоит стол с поддельными яствами. На сцену выходит рыдающая служанка Виргиния (Анастасия Аслямова), ее плач — обозначение слез, в нем нет психологизма, в то же время очевидно, что это не персонаж изображает липовую скорбь, а актриса создает маску искренне переживающей работницы. Она вывозит тележку со средствами для уборки (тоже, кстати, вполне современными), после чего на сцене появляется Антоний. Ернар Ахмет выходит в грязноватом белом плаще, с нимбом, который зажигается еле заметным нажатием на кнопку, и отрешенным взглядом. Собственно, в фигуре этого героя и заключается основная тема спектакля: настоящий святой или нет, что такое вера, и почему, даже если святой липовый, можно продолжать верить в чудеса.
За счет чего на таком суровом материале (практически моралите о вере и безверии) возникает юмор? Во-первых, актеры умело обыгрывают каждую ситуацию с узнаванием-неузнаванием святого, превращая каждый эпизод в отдельный эстрадный номер. За четыре года в институте они уже зарекомендовали себя как мастера абсурдного юмора, из разряда «зайдет не всем». В «Чуде» тоже есть моменты, когда источник очередной шутки невозможно определить: например, странные интонации полицейских в финале, когда они ведут допрос Антония, или детские стихи, которые читают дети племянников Гортензии одновременно на русском и немецком языках. Вот Густав (Александр Дрючин) и Ахилл (Антон Артемьев), племянники усопшей, пытаются силой вытолкать Антония за дверь, разыгрывая репризу из репертуара пантомимы: слишком тяжелой, невозможной ношей оказывается для них тело святого. Вот служанка просит Антония подержать венки, а потом долго-долго, с клоунским очарованием пытается, не задев венков, вытащить у него из рук швабру. Или вот доктор (Евгений Матюкевич), представляющийся самым адекватным и уравновешенным в этом царстве, вдруг несколько раз подряд падает в обморок при виде свершившегося чуда. Вообще, постоянные подскальзывания, падения, обмороки героев здесь не только работают на старинный комический эффект, но и отражают еще одну характеристику создаваемой вселенной — в этом мире все крайне неустойчиво, земля буквально уходит из-под ног, вместе с четким разделением правды и вымысла. Важнейшую роль в создании мерцания между разными временами и между вымыслом и реальностью играет музыка: Верди и Григ из XIX века смешиваются с Тимой Белорусских и Adele из XXI не просто для актуальности, а именно в попытке совместить несовместимое.
Интересно, что внутри пьесы, кажется, на это не претендующей, «уваровцы» сочинили несколько хореографических и песенных номеров, которые при этом органично вписались в замысел. Самая большая плотность такого рода вставок заметна в центральном эпизоде спектакля, когда Антоний добирается-таки до старушки Гортензии. Он кричит: «Встаааань!» — и все актеры начинают кружение в вихре, захватывая с собой предметы реквизита. Гортензия (Раида Шайдуллина) поднимается со свечкой в руках, добавляя происходящему оттенок фильма ужасов. Племянники сориентировались быстро, объявляя торжественный концерт в честь воскрешения дорогой родственницы. Этот эпизод специально затягивает время между «чудом» и внезапным взрывом негодования старухи при виде нищего «святого», а курсу эстрадных артистов дает возможность продемонстрировать все свои таланты. Здесь и дуэт из «Травиаты», и несколько забавных миниатюр, но лучшим, пожалуй, можно назвать соло Гортензии, когда только что очнувшаяся старушка, отплясывая на собственном гробу, поет «Hello» Adele. Этот концерт на фоне черных венков — настоящая пляска смерти, уничтожающая границу между разными веками и между реальным и потусторонним.
Отношение к смерти в «Чуде» — еще одна мысль, не отпускающая после спектакля. Подчеркнуто отсутствующая реакция на нее у всех персонажей (за исключением разве что служанки) сочетается с мертвым белым гримом и масочным способом актерской игры. Каждый артист создал себе любопытную маску: от горбатой старухи с брюзжащим голосом до стервы-жены, которая готова запилить мужа до смерти из-за вознаграждения, предложенного святому. Разумеется, все это не характеры, они не могут измениться в этом нарочито омертвелом мирке. С одной стороны, родственники проводят все необходимые обряды и даже изображают формальную радость от внезапного воскрешения. С другой — будничность, с которой убирают и вновь вытаскивают венки, и то, как быстро внимание героев переключается на дела более насущные, транслирует нам тотальное отсутствие сакральных мотивировок. Смерть — это не то, что не страшно, это просто как выпить чашку кофе. Так же, очевидно, здесь относятся и к рождению — еще в начале спектакля, во время песнопений у одной из героинь выпадает из рук младенец, и это тоже не вызывает особой реакции. Чего же в такой вселенной ждать от чудес? Они, естественно, также воспринимаются как само собой разумеющееся.
Фото — Саша Обычный.
Можно подумать, что на таком материале артисты создали спектакль провокативный, оскорбляющий всевозможные чувства: здесь есть и пара шуток в сторону церкви, которая забирает пожертвования, не доводя до небес, и образы откровенно глупых полицейских, и перевернутый с ног на голову обряд поминовения. Есть, конечно, и социальный подтекст: племянники дважды обсуждают распределение богатства усопшей, и даже служанка не сразу готова отказаться от положенного ей наследства ради воскрешения Гортензии. В реальности же это — лишь несколько пунктирных линий, на которых не сделано особого акцента. История, которую стремятся рассказать в этом спектакле, скорее о том, что чудеса невозможны без полноценной в них веры, в том числе и чудеса театральные. После того как Антония уводят в сумасшедший дом, Гортензия снова умирает, а ее родственники жаждут поскорее забыть о произошедшем и доесть остатки поминального обеда. Только вот стол с яствами сам собой поднялся крестом позади гроба, а по веревке медленно поднимается над зрительным залом черный зонт. Вроде бы технологически простой ход оборачивается очередным чудом от Антония — в затемнении из-под нависающего зонта вдруг начинает просвечивать неяркий свет: то ли нимб святого стал покрывать собой Учебный театр, то ли упокоенная душа Гортензии начала свое неуверенное движение в мир иной. Шутка. Никаких душ и чудес, просто зонт, просто взлетает и зависает. Просто забавный спектакль на основе пьесы Метерлинка. Просто анекдот, рассказанный на поминках нашего черствого мира. Или нет…