У Андерсена был нос, похожий на клюв диковинной птицы. С детства будущий писатель мечтал стать знаменитым человеком. Это с ним произошло, но до конца своих дней Андерсен продолжал волочить за собой тяжелый чемодан своих страхов, чужих усмешек, враждебных взглядов. Опутанный канатами, тащит его и герой спектакля. Груз утяжеляет шаг, и все попытки дотянуться до картонных птиц, что покачиваются над его головой на тонких проволоках, оказываются тщетными. Из чемодана высовывает серый клюв и взъерошенную голову Гадкий утенок.
Спектакль Яны Туминой и Александра Балсанова, сочиненный вместе со студентами мастерской профессора Н. П. Наумова, в темноте берет тебя за руку. Подкрадывается на цыпочках. Наступает громадным одиночеством. Приставка «meta» увеличивает зазор, помещая нас на территорию «между». Между Андерсеном и его героем. Между нами самими, притянутыми к земле ощущением собственной осколочности, и желанием быть свободными — от чужого мнения, и часто — от самих себя.
Пластический exersise, сотканный из игры света и тени, черным — по белому, «Meta-Андерсен», оттолкнувшись от биографических координат знаменитого сказочника, вырастает в историю о попытках неординарного человека выйти за «пределы осточертевших квадратных форм» — от нежелания и страха однажды обнаружить себя превратившимся в машину. В механическую куклу с пером в руке, которая, как ни пытайся, — меняя ей перо и подсовывая белый лист, — не может совершить произвольное движение. Словами клоуна Коли Никитина (ему и поэту Олегу Григорьеву посвящен спектакль), герой «Meta-Андерсена» хотел бы «сорваться с ее [машины] шестеренок, перестать действовать в лад и, если получится, сбежать…». Улететь?..
Теплые круги света блуждают по белому квадрату легкого занавеса, словно стаи светлячков, высвечивая фигуру человека в черном цилиндре — на фоне. Это Андерсен. И его тень. Вокруг сгущается неразборчивый шепот чьих-то голосов. Левая рука Андерсена временами вздрагивает, вздымаясь птичьим крылом. Он снимает цилиндр, по-клоунски достает из него яйцо и подносит к уху. Слышен птичий гомон. Сочиняя «Гадкого утенка», Андерсен писал о себе — нескладном и некрасивом, подвергавшемся с детства насмешкам сверстников. В спектакле из этой аналогии — у Андерсена на наших глазах появляются птичьи повадки: он вытягивает шею, резким движением наклоняет голову из стороны в сторону, машет руками-крыльями и по-утиному переставляет ноги.
Но кто-то всегда готов выстрелить в тебя — белую птицу. И стреляет всякий раз, едва ты расправляешь крылья. Облако перьев подбрасывает в воздух. Раздается смех.
Тень человека в цилиндре, набегая на белый занавес, раздваивается. В спектакле есть и другая грань жизни Андерсена — его писательский труд. Под навязчивое тиканье часов, отмеряющих убегающее время, он комкает исписанный лист, бросает его, тянется, чтобы поднять, и — отворачивается. Эти действия повторяются раз за разом, их зеркалит тут же сидящий на соседнем стуле — alter ago в цилиндре. Темп нарастает, пока, наконец, двойник не выплескивает из чашки воду в лицо Андерсену. Тогда писатель, очнувшись, решается взять и развернуть измятый им лист…
В этом спектакле нет слов, кроме «Чужой. Другой. Гадкий». Это заключает птичий двор, надвигаясь черной стаей на Гадкого утенка. По числу произнесенных слов, «гадких утят» в «Meta-Андерсене» — тоже три. Вначале мы видим птенца — комок, сгусток новой жизни, которая бьется за прозрачной скорлупой, составленной из отдельных частей. Вылупившись, Гадкий утенок сразу являет миру весь свой расхлябанный вид. Но на его одинокий вскрик мир отвечает враждебностью в лице темного «птичьего общества», которое пытается ранить Гадкого утенка осколками скорлупы. Не сознавая еще свою инаковость, Утенок пытается быть «как все». Например, неуклюже залезает на жердочку в курятнике, чем устраивает страшный переполох. Птицы поначалу сторонятся его, желая вытолкнуть из своего круга. Но по мере превращения Утенка в лебедя, птичье общество становится силой, которая не вытесняет, а сдерживает, подрезает крылья. Птицы выстраиваются шеренгой, преграждая Утенку путь. Волнообразно подкидывают белые ленты — не давая ему взлететь. Стоит Гадкому утенку замечтаться, представляя себя лебедем под звуки фортепьянного концерта Моцарта, — выстрел резко обрывает его фантазию. Но ленты, намотанные на кисти рук, превращаются в крылья. Утенок может лететь, оставив внизу черную стаю нелетных птиц с их отчаянными и тщетными попытками последовать за ним.
Вокруг Утенка натягиваются канаты, и он оказывается в центре импровизированного ринга. Один на один с миром, который расценивает его свободу как посягательство — на свою. Ринг сужается, в конце концов полностью опутывая тело веревками. Утенок тянется к небу, но может лишь видеть, как мимо пролетают над его головой лебеди…
Рука, облепленная перьями, угнездилась взъерошенной птицей за пазухой у Андерсена, прильнув к его плечу. В своей сказке он может уберечь Гадкого утенка (то есть — себя) от судьбы стать белой мишенью для чьей-то пули. В финале Андерсен не уходит от наступающей на него стаи птиц, а делает шаг навстречу, становясь дирижером этого птичьего хора. Между Гадким утенком и Андерсеном — пара шагов. Вполне достаточно, чтобы подмигнуть своему герою. И Андерсен делает это, бросив ему в подарок свой черный цилиндр.
А те, кто остался на земле, могут видеть лишь блики на воде и, складывая осколки скорлупы, наблюдать, как от преломления света скользит по голубому облаку занавеса проекция летящих птиц…